В России 22 июня отмечается День памяти и скорби – один из самых печальных дней в истории страны. Именно 22 июня 1941 года началась Вторая мировая война – что за этим последовало, мы знаем достаточно хорошо. 30 миллионов российских граждан погибло, десятки, сотни тысяч содержались в концлагерях и страдали от голода в тылу, годы послевоенной разрухи унесли свою долю человеческих жизней. Это был урок, позволивший мировому сообществу понять, что война не может быть благом – независимо от того, кто и почему ее начинает. Ведь, по сути, Гитлер не хотел плохого – просто его взгляды требовали смерти многих людей...
В Российской Федерации День памяти и скорби отмечают с 1996 года – 8 июня 1996 года вышел указ первого президента РФ Бориса Ельцина, устанавливающий 22 июня как День памяти и скорби. Этот день в России – не просто дата в календаре: по всей стране приспускаются государственные флаги, а телевидению и радио, а также учреждениям культуры рекомендовано не проводить никаких развлекательных программ и мероприятий.
В О С П О М И Н А Н И Я...
Однажды я пришла с работы и застала в доме море слез. Малыш был одет в полное армейское обмундирование, на ногах были резиновые сапоги, а за спиной висел вещь - мешок. Он обнимал бабушку и, при этом оба в голос рыдали. Я долго не могла добиться у них, что же, в конце – концов, случилось. Оказалось, что малыш уходит на войну. Бабушка собрала ему в дорогу хлеб, соль, картошку, военный котелок деда. И вот наступил момент расставания.
История с проводами на войну продолжалась довольно-таки долго. И только годы спустя я поняла её истоки. Дело в том, что из этого дома на войну ушло трое мужчин. Вернулось двое. Притом один из вернувшихся впоследствии умер от ран. Сами стены дома были пропитаны горечью невыплаканных слёз, болью утраты и недосказанностью прощальных слов.
Да, в нашем доме очень любили воспоминания.
Дед мужа – Потехин Иван Иванович погиб под Сталинградом в 1942 году. Служил рядовым в 212 Ивановской дивизии 72 Кинешемского полка. Мы с мужем побывали летом 1979 года на Мамаевом кургане в Волгограде и там нашли в списках его деда. До войны дед был председателем колхоза “Первое мая“ в д. Фатиха Кинешемского района. Его брат – Потехин Николай Иванович организовал первую коммуну “Имени Третьего Интернационала“ в д. Максимиха.
Мой свекр очень любил своего свата (моего отца). Было у них много общего – война, Германия, оба “шоферили“. Они даже внешне походили друг на друга – небольшие ростом, коренастые, крепкие, как грибы. Только у Владимира Ивановича была густая шевелюра, а у Александра Михайловича – лысина.
Когда они с моим отцом начинали вспоминать войну, то маленький Саша сидел возле них, разинув рот. И было что послушать. Об этом ни в одном фильме не увидишь.
Отец рассказывал, как взял его однажды генерал на реку раков ловить:
— Ну, раки раками, но не генеральское это дело в реке сидеть. Показали, как, объяснили и... : “Иди, Сашка, раков таскай “.
А сами сидят, пиво с полковником попивают.
Я одного рака вытянул, другого. Вдруг слышу, сильно схватил, боль нестерпимая. Руку вытащил, а на ней – крыса огромная, да еще какая-то сине-зеленая. Я завизжал и – деру из реки. Сколько они меня потом не уговаривали, я – наотрез. Стреляйте мол, не пойду в воду.
Отец давал нам потрогать осколок снаряда, который остался у него с войны в ноге. При этом говорил, что один раз уж точно должен был погибнуть, да видно не время еще:
— Мы тогда маршем шли. Дали нам перекур. Мы так, как шли, рухнули, даже не рассредоточились. Нас там человек пятьдесят лежало. Так снаряд в самую середку к нам упал. Ну, мы лежим, не шелохнемся. Но не разорвался. Кто-то из нас в рубашке родился.
Далее эстафету принимал Владимир Иванович:
— А я на фронт в мае 42-го попал. Отца в этом же году забрали – в марте, а меня выходит – через месяц. До войны я на гужавтотранспорте работал слесарем - механиком, образование-то – пять классов. А до того и грузчиком в колхозе работал и пом - мастера на Томне (ткацкой фабрике). Служил я в 9-м Танковом Корпусе, 1-й Танковой Армии, 8-й Мотострелковой Бригады, во втором батальоне на противотанковой батарее. Награжден двумя Орденами 2-й степени, Орденом Красной Звезды, Медалью “За отвагу“.
В учебке я был в поселке Кузьминки на станции Липняки. Там и была сформирована 8-я Мотострелковая Механизированная Бригада. Назначили меня командиром расчета противотанкового орудия (сорокопятки).
Прошел я и Центральный и 1-й Белорусский фронта. Сильных ранений не было. Так – царапины. Вокруг столько людей полегло, а мне – ничего. На Курской дуге контузило. Кровь из ушей текла. Ничего не слышал, только гул стоял. После того сражения из 40 наших ребят в живых только 15 осталось. Я в госпитале три дня пробыл и назад сбежал, к своим.
Перед самым наступлением на Курской дуге у меня встреча произошла с командующим фронтом – Рокосовским. Серьезный мужик был, высокий, худощавый. Мы с вечера “накушамшись“, вот и отсыпались в стогу. А часа в 3 утра выбрались из стога . Вид, конечно, ... ну совершенно не соответствует. И все в соломе. А Рокосовский перед наступлением войска объезжал:
— Что такое? Кто разрешил это безобразие?
А мы стоим, как пни, глазами хлопаем, молва отнялась и солома в голове торчит. Отведал я тогда плетки главнокомандующего.
За Курскую дугу я первый Орден ВОВ 2 степени получил – подбил два немецких танка.
Второй Орден ВОВ мне дали за Юнкерса 88-го. Стояли мы на позиции. Тут этот немец налетел и пошел нас колошматить. Земля к небу летела. Света не видать. И ведь, сволочь этакая, все бомбы раскидал, а угомониться не может. Решил нас еще и попугать. Тут я его на бреющем полете из противотанкового орудия и сбил.
Осколок на щеке – это память, чтоб рот не разевал. Мы уж тогда Днепр форсировали. Я из окопа башку высунул, тут мне осколок щеку и разрезал.
А то был случай уже в Польше. Тогда наступление шло. Неразберихи много. Ехали мы ночью в колонне. Темень – глаз выколи. Моя пушка была замыкающей. Так вот, на мою пушку ночью немецкий транспортер в темноте наскочил (сзади в нас немецкая колонна врезалась). Да так, что ствол моей пушки в радиатор их транспортера вошел. Ладно, мы заснули. А они-то что, спали что ли?
Ну, тут стрельба пошла. Все равно ничего не видать. Немцы порыпались - порыпались, с моей пушки им не слезть, так и дали деру прямо через поле. А я пушку к лесу прямо с транспортером оттащил и уж там кое-как расцепились. На войне всякое бывало. Где свой? Где чужой? Поди – разбери.
А Красную Звезду я за Бобруйск получил. Там под Бобруйском через болота прорывались 7 немецких дивизий. Ну, немец очумевший валил. Пехота наша вся разбежалась. Осталось нас всего два расчета по 6 человек. Я вижу, что пехота драпает. А у нас – орудия. Я и отдал приказ: “Ни шагу назад!“
Вышел на нас кавалерийский корпус немцев. Это была не атака, а безумие. За три часа боя я расстрелял 40 ящиков снарядов. Я сам и за затвором был, и снаряды заряжал. Расчет мой в это время круговую оборону держал. Немец так пер, что некоторые даже за ствол орудия хватались. Немцы были кругом – и впереди, и сзади, и слева, и справа. Я стрелял наугад. Просто стрелял и стрелял, пока снаряды не кончились. Было сплошное месиво из лошадей и людей. Ствол орудия раскалился докрасна. Я сам такое впервые видел.
Потом появились наши танки. Но они не могли проехать на наши позиции. Все пространство перед орудиями было покрыто телами людей и животных. Была целая гора лошадиных трупов. Танкам пришлось идти в объезд. Из моего расчета тогда двое погибли.
После сражения к нам все начальство сбежалось. И генерал-лейтенант Багданов, и командир бригады – подполковник Кружкин, и командир танкового корпуса – генерал-майор Бахарев. Бахарев там и погиб – при наступлении на Бобруйск. Ему памятник установили – танк на постаменте.
А бригада наша громко называлась – Бобруйско - Брянская, Краснознаменная, Ордена Кутузова, Ордена Суворова, Гвардейская. Был у нас командир батальона – майор Максимихин.
Медаль за отвагу я в начале войны получил за спасение пушки и машины с расчетом во время бомбежки.
С пушкой в Берлине расстался, в мае 1945 г. Дали мне машину – американский Студебекер. Потом нас перевели в г. Чурстенвальде. Стали мы вывозить заводы из Берлина. Заболел я там пневмонией, попал в госпиталь. Оттуда уже был направлен в 35-й автополк, где служил в звании старшины.
Приехал как-то к нам полковник Клепиков. Дорога плохая была – гололед. Вот меня и послали в Дрезден его отвезти. А на третий день – вызывают к начальнику и объявляют, что, мол, будешь теперь возить полковника. Было это 21 января 1945 г. Я было отнекиваться, но куда там. И перевели меня в 707-ю отдельную роту при штабе Армии в Дрездене. Командиром роты был у нас капитан Блохин. Оттуда я в марте 1947 года и демобилизовался.
Полковника М.П.Клепикова – начальника тыла Армии я возил на машине Мерседес-Бенс. У меня и фотографии живы.
И котелок фронтовой жив. Память. В шкафу стоит. Баушка в нем манку хранит. Котелок немецкий. Мне его вместе с шансовым инструментом выдали – ложкой, саперной лопаткой, ниткой с иголкой.
А чудо место имело. У Днепра у нас ствол у пушки разорвало. Нас троих с лафета сбросило. Но все живы остались. Вот это было чудо, что живы. Мы тогда через Днепр прицельный огонь вели по немецким тиграм. Тогда нас всех в СМЕРШ таскали. Все выясняли – почему ствол разорвало. Ствол через неделю заменили.
Мать мне, как на войну уходил, наставление давала:
— Будь здоров, сынок! Живой возвращайся!
Ну, я и выполнил ее наказ. А на фронте самое важное – умный начальник. Чтоб о солдате думал и не сволочь был.
Довелось мне и с Жуковым повстречаться на Одере, перед наступлением на Берлин. Был он среднего роста, но здоровый мужик. Подошел он к нам, поздоровался и просто так сказал:
— Что, мужики, завтра часов в 12 в Берлине будем на кольцевой дороге.
Но тоже горячий был. Мне связисты давали в телефон послушать, как он наше начальство матом крыл.
На войне, как на войне.
Сейчас ни Александра Михайловича, ни Владимира Ивановича уже нет в живых.
Я с грустью перебираю старые пожелтевшие фотографии семейного альбома. С них на меня смотрят улыбающиеся молодые родители.
Позднее родились стихи:
Отгремели бои,
Отшумела война.
Только память болит,
Только память жива.
Нету с нами друзей.
Далеко острова…
Только память болит,
Только память жива.
Умолкает салют,
Затихают слова.
Только память болит.
Только память жива.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Ваше мнение?